Красота рядом!

                 Август – это жаркое белое солнце, края которого уже оплавлены дымкой приближающейся осени. Осени, идущей с севера. Осени, которой ещё не видно за горизонтом.

                Август – это лёгкий ветер, который несёт прохладу и заставляет шелестеть листья винограда. По листьям бегают пятна света – от ярко-зелёного на просвет до почти жёлтого, золотистого. Вернее, это свет неподвижен, а листья качаются, волнуются, дрожат, ловят на свои широкие ладони солнечных зайцев. Небо в августе как выцветший ситец, сиреневое и бледно-голубое, с лёгкими вуалями облаков. Высоко над нами парит коршун на широких коричневых крыльях, висит над землёй. По колючкам лопуха порхает бабочка адмирал с оранжевым и белым на чёрных бархатных крыльях – крыльях, чёрных, как ночь. Трепещут крылья бабочки адмирала, и дрожат рядом крылья виноградных листьев, горячих и глянцевых. Чуть поодаль мелко вздрагивают, вибрируют крылышки листочков груши, пыльные и засохшие по краям. В них запуталась стайка воробьёв. Села, усыпав ветки.  Внезапно через миг снялась с места, обдав нас шумным трепетом и ветром.

                На скатерти-клеёнке с белыми и зелёными ромашками на голубом лежат молодые огурцы – колючие, в чёрных пупырышках. Колючки можно счистить рукой и тогда огурец начинает пахнуть травой.

                В августе недозрелые яблоки падают в траву. Мы их поднимаем и кладём на стол в беседке. Они тихо светят матовыми зелёными боками. Глухо, непрерывно стрекочут цикады. Гуд идёт со всех сторон, цикадами гудит летний полдень. Томный, знойный, расслабленный. Знающий, что ещё не вдруг коснётся всего холодное дыхание осени.

                От соседей доносится музыка. Трещит мотоцикл, удаляясь по пыльной дороге. Жарко пахнет куст смородины с перезрелыми ягодами. Их раздавишь, и сладкая чернильно-красная нега на языке. В каждой ягоде брызжет чёрно-алое смородиновое солнце. Колосится жёлтая полянка цветущей горчицы. Над ней – шмели и пчёлы. Скоро в городе станут продавать мёд.

               В августе после обеда на земле лежат резкие тени. Дрожит в ведре вода, по воде от крыльев стрекоз - круги. Пахнет белый эхиноцистис. Его побеги медленно ползут ночью вверх, стараясь оплести крупные августовские звёзды. Но не в силах их достать, повисают тяжёлой зелёной массой хрустких стеблей и листьев, съезжают охапками с натянутой бечёвки. Кое-где уже видны колючие полосатые шишки со зреющими внутри чёрными, похожими на жуков семенами. Восковые цветы картошки по утрам покрыты росой.

              Чистый горизонт тонет в светлой дымке. Неподвижны и далеки купы серебристо-зелёных ив на алейских старицах. Тихими тёплыми вечерами солнце бросает золотые отсветы на дорожку, нагревает стену дома. Дощечки тёплые и шершавые, коричневого, синего и красного цвета. В августе цветут яркие, пыльные и прямые цветы с жёсткими листьями. Они запасают влагу до осени, до первых дождей, чтобы успеть процвести на прозрачном сентябрьском воздухе, среди летающих паутинок и студёных ночей. Пока не ударит по ним первый заморозок и холодный осенний ветер не превратит их в сухие шелестящие тени.

             (Немного запоздалое, правда)

                    Дорога лежала жирными чернозёмными буграми. Всегдашняя пыль была совершенно прибита, впечатана в гладкую лоснящуюся поверхность вчерашним дождём. Сверху ватное белое небо вдавливалось в дорогу, пропитывало воздух парным молочным туманом. Было довольно прохладно – несмотря на плюс семнадцать градусов в тени, если бы была тень. Не так уж мало для середины мая, но это был самый тёплый день за последнее время для настывшего города и его окрестностей.

                   Я зашла в магазинчик-киоск у дороги, купить бутылку воды. Пластиковые бутылочки с разноцветными этикетками выстроились в ряд на витрине, и, как назло, все с газировкой. Воду без газа мне отыскала недовольная продавщица с серыми, будто присыпанными землёй глазами. Она смахнула железную мелочь с липкой стойки широким движением руки и отвернулась. Бросив  бутылочку «Аи» в рюкзак, я вышла из магазинчика, свернула в знакомую улицу, набирая шаг и нагоняя четверых дачников: пожилого мужчину в серой куртке, нёсшего сумку с вытянувшейся бледно-зелёной помидорной рассадой; его спутницу, видимо, супругу – полную женщину в красном пальто с седоватыми волосами, собранными в пучок на затылке; других двоих я не запомнила. Помню только пакет в руках кого-то из них, от которого тянулась длинная верёвка и волочилась по земле. Загипнотизированно глядя на эту верёвку, я так и шла по чёрной пружинящей дороге, с горки на горку, след в след.

                  Когда мы свернули к подвесному мосту, звуки города остались позади и повисла белая полотняная тишина, протыкаемая в разных местах птичьими трелями. Под мостом быстро скользила мутная река; убегала на север в обрамлении дымчатых зелёных берегов. Четверо нечаянно раскачали мост. Я шла чётко посередине, стараясь держать равновесие, но мост подо мной дрожал, выписывал восьмёрки из стороны в сторону. От берега к берегу ходили длинные деревянные волны. В метре вниз от моста, то переплетая, то спрямляя упругие струи, закручиваясь мелкими водоворотами, шла большая вода. И как-то невольно в голову вкрадывались мысли: «А что, если мост оборвётся и рухнет туда, в эту прорву, в эту мутную бездну? Страшно упасть в такую реку…».

                 Забоку затопило половодьем. Вода стояла по бокам каменистой дорожки, вся седая, в закраинах грязноватой пены. Вода подняла на свою поверхность разный хлам забоки – бумажки от мороженого, смятые упаковки, пластиковые бутылки. Над полянами и между деревьев ютилась серенькая болотная тишь, время от времени разбавляемая посвистом птиц и рыжим цоканьем белок. Вот одна – сидит на дереве возле своей беличьей кормушки, вцепилась коготками в старую, морщинистую кору клёна. Смотрит на меня испуганно, в упор чёрными блестящими глазами-бусинками. Совсем рядом – только руку протяни. Поджарое худенькое тельце с клочками серебристой зимней шерсти замерло в предчувствии прыжка – только чутко подрагивает в такт быстрым ударам сердца. Через секунду белка вскидывается, взвивается на дерево двумя метрами выше. Потом ещё, и ещё. И вот она уже на недосягаемой высоте…

                 Идём через мостик с красными перильцами. Здесь вешняя вода на вид особенно высока, стоит вровень с деревянным настилом. Шаг в сторону - и провалишься в трёхметровую матовую глубину. Вода спокойна, неподвижна, с пасмурными отсветами. Деревья тонут стволами; покрытые зелёным пушком ветви отражаются в стеклянной глади. Где-то высоко в бессолнечном небе парит белая чайка. За мостом на развилке четверо расходятся по своим тропинкам – двое в одну сторону, двое – в другую. Я иду вперёд одна.

                  В садах неуютно и одиноко. Качается, спотыкается о гравий старая дорога вдоль наполовину вырубленных тополей. На дорогу ложатся тени мраморными пятнами. Покой изредка нарушают одинокие путники; поднимают пыль автомобили, выбивая щебёнку из-под колёс. Дорога упрямо врезается в даль, исчезает в мраморных тенях сухого дня. Дорога прошлогодняя, и всё вокруг тоже прошлогоднее: пожухлая листва и осенний мусор по обочинам, осенние спилы мощных тополей – грубые древесные раны, и горы серых веток рядом - веток, которые уже никогда не дадут листвы. В глубине ветвяных куч прыгают и перещёлкиваются друг с другом тоненькие серые соловьи. Сереют прошлогодние дачные участки, в которых ещё бродят тени ушедшего лета. На грядках лежит несожжённая овощная ботва. С дороги видно, как на некоторых из этих участков стоит гнилая коричневая вода от самого входа - то блестя лужицами в пропитанной как губка  почве, то покрывая весь участок зеркальной неподвижностью от забора до забора, окружая замотанные тряпьем  яблони и сквозь подмокшие штакетины уходя к соседям.

                 Уныло. Пусто. Ветрено. Щебёнка хрустит под ногами. Поздняя, холодная весна.

                 … С трудом провернув ключ в заржавленном замке, я открыла калитку своего огорода и вошла в ограду. Внутри было ещё хуже, чем на улицах, ещё тоскливее. На облупленных перилах крыльца чернели старые тулупы, которыми укрывали в холода виноград. Прохладный южный ветерок трепал лохматый мех овчины, торчащий по краям. Сама собой открылась и хлопала на ветру дверь туалета. С дверцей душа дела обстояли совсем неважно: её ещё зимой сорвало с петель, разбило раму со стеклом, и теперь в грязи валялись печальные обломки. Сам же душ стоял стыдливо-обнажённый, открывая свои внутренности первому попавшемуся взору.

                 Я прошлась по гулким доскам деревянной дорожки. Воды на участке не было, но по бокам предательски поблёскивала топкая земля с ярко-зелёными куртинками сочной весенней травы и темноватого мха. На окнах домика и летней кухни шелестели невесомые плети выбеленного сухого вьюна и эхиноцистиса. За домом я откинула деревянные ящики от прикопанных осенью семи дубков, но сначала их не увидела – только пустой пятачок застоялой сырости да былинки засохшей травы. А дубки всего лишь сбросили осенние свои листья, которые теперь лежали тут же, рядышком: сморщенно-коричневые, как маленькие шарики перекати-поля. Сами деревца никуда не делись – семь тонких прутиков, почти неприметных. Живые.

                 Буйно зарос травой газон. Набрала бутоны для цветения старая груша. Раскрылись почки обыкновенной и белой сирени. На цветочных грядках дружно торчали вверх острые иглы первоцветов – нарциссов и птицемлечника. Краснели нераскрывшиеся молодые бутоны тюльпанов. Чуть вздрагивали колоски мускариков, прохладные и синевато-тугие.

                 Всё шло своим чередом. Всё молчало, и в этой тишине, среди мусора и прошлогодних листьев, среди картофельной ботвы и прошлогодних снов по земле шла весна. Холодная, запоздалая. Глубокими, отяжелевшими шагами, увязающими в чёрной, влажной почве, в болотистых речных поймах. Металась с востока на запад сырыми ветрами, томилась и плакала. Молча расплетала косы в вечерней тишине под молочным небом. Блестела голубоглазыми небесными окошками после дождя. Заставляла выпускать листья обрубки деревьев вдоль старой дороги, прятала всё прошлогоднее в густой изумрудной траве, бросала в ветки пригоршни голосистых соловьев. Зажигала солнцем прозрачные лепестки одуванчиков с жёлтенькой лёгкой пыльцой.

                 Медленно-медленно, неохотно, но неумолимо, всё заполняя собой, окольными северными тропами шёл над землёй последний весенний месяц май.

( ... )

Алей сегодня.

( ... )

Нынешнее утро ознаменовалось тем, что я, наконец, впервые за эту зиму вышла на лыжню.

Конечно, на дворе февраль, а на настенном календаре со стихами русских поэтов вот уже третий день как можно лицезреть заговор против зимы авторства поэта А. Майкова:

( Но как... )

Может быть вы думаете, что наш город настолько суров, что новогоднего настроения в нём днём с огнём не сыщешь? Что в светлое время суток алмазно лишь снег блестит на солнце, а ночью чёрное небо расцвечено только гирляндами звёзд и большим стеклянным шаром Луны? Но нет, можно, можно найти ещё кое-чего, если присмотреться! Новый Год приходит к нам неярко и неброско. Но всё-таки он приходит, как ни крути.

Вот вчера я прогулялась и немного поснимала (сегодня-то погода уже не та).

( ... )

Все-таки, как ни крути, а в природе равновесие во всем. Вспомните нынешнюю раннюю весну. Оглянуться не успели, как в феврале все потекло и снег сошел. А теперь вот природа компенсирует сложившийся недостаток холодного сезона приходом зимы в середине октября. Как-то я писала небольшую зарисовку "Осень - самое короткое время года" - о скоротечности сибирской осени. А нынче, получается, осени и вообще как-бы не было, лето сразу перешло в зиму. Листья падают с деревьев прямо на снег. После каждого нового снегопада снова все вокруг усыпано листвой. Впереди полгода полноценной зимы). Те, кому в прошлом сезоне не хватило белого времени года - могут радоваться и заготавливать лыжи и коньки. Кстати, надо сходить на речку и посмотреть, не появился ли лед.

Сегодня последний день ярмарки мёда. Целых три недели - с 12 по 28 августа - у нас в городе на площадке перед кинотеатром "Россия" располагались палатки пчеловодов с их ароматной, вкусной и полезной продукцией.

Сегодня пошли мы с мамой купить пару баночек целебного дара природы - каких-нибудь особенных сортов, которые еще не пробовали. День выдался жаркий - перед приходом осени лето пытается наверстать упущенное - подарить нам теплую, сухую и солнечную погоду.

Рядом с одними палатками вьются тучи жалящих насекомых. Рядом с другими, вроде, поменьше. Выбрав ту, где поменьше, а значит, с санитарной обстановкой получше будет, подходим и заказываем полтора килограмма "разнотравья". В самом деле - таёжный с живицей уже пробовали, дягилевый пробовали, эспарцетовый пробовали. Теперь обычного и проверенного "разнотравья" возьмем - чтобы к чаю. Продавщица наклоняется над своей бадейкой и накладывает мед. Стоим. Отмахиваемся от полосатых насекомых. Плавимся на жаре. А она все никак - долго накладывает. Потом, наконец, поворачивается с баночкой в руках. А на поверхности баночки завязли в меду штук двадцать или тридцать пчел и ос. У меня, наверное, глаза округлились и я потеряла дар речи. Стою и смотрю, как продавщица лопаточкой этих пчел из меда-то выковыривает:

"Сейчас, - говорит, - я вам все уберу!"

"Вы, - говорит, - даже и не представляете, сколько их у меня в большой банке!" - и разворачивает бадейку с тонким слоем меда на дне, всю усыпанную прилипшими пчелами и осами. Это снаружи нашей баночки их штук тридцать, а скольких еще она в мед закатала, пока его набирала?) И все эти пчелки и оски целый день ползали везде, перелетали из палатки в палатку, собирая грязь и пыль на свои мохнатые лапки. Я уж не говорю про простое чувство брезгливости - есть продукт, из которого на ваших глазах выгребли кучу насекомых!

Не сговариваясь, с мамой поворачиваемся и уходим. Спасаемся бегством. Продавщица обиженно что-то говорит вслед. Мол, как хотите. Да, хотим! Хотим медку чистого и вкусного.

Подходим к другой палатке, у которой насекомых совсем мало. Все баночки прикрыты, мед в закупоренных флягах. Покупаем смесь донника с разнотравьем и белый кипрейный мёд - он как раз на фото. Кипрей, он же Иван-чай, растет в предгорьях целыми ярко-розовыми лугами. И вот из него получается такое белое чудо - нежной консистенции и очень приятное на вкус, к тому же. Один из самых ценных сортов, как говорят.

А вообще, я уже много медов перепробовала, могу теперь считать себя знатоком, знаете ли).

Ярмарка мёда прошлого года

Когда знаешь историю села, то смотришь на него совсем другими глазами. Одно дело, когда едешь мимо, видишь обыкновенные домики, где-то старше, где-то младше, где-то красивые, где-то скособоченные - но, в целом, характерные для нашего края. И думаешь - вот, еще одна деревня. Надо же, и здесь люди живут! И совсем другое, когда знаешь, в какое время эта деревня возникла, какие события с ней были связаны в века давно минувшие. И уже смотришь на село и жителей совершенно по-новому.

Вот так и Маралиха. Название сразу навевает ассоциации, и довольно верные. Да, в этих краях когда-то водились маралы. Может, и сейчас водятся, пастбища здесь привольные. Разводили здесь больше двухсот лет назад благородных оленей, пасли, наверное, по зеленым склонам предгорий, по широким долинам, уходящимим в горизонт, в голубые небеса. Но речь пойдет не об этом.

Когда первопроходцы из центральной России осваивали Сибирь, то двигались на восток, в основном, в центральной и северной ее частях. Путь на юг был затруднен - как я уже писала, в этих местах кочевали степняки-телеуты, или "белые калмыки", как их называло тогда русское население. Телеуты были подданными Джунгарского ханства. Это могущественное в те времена государство лежало к югу от Алтайских гор. Именно данным обстоятельством объясняется то, что заселение Алтая происходило почти на сто лет  позже, чем других сибирских территорий.

При расширении зоны влияния Россия строила крепости, всевозможные укрепления, под защитой которых уже закладывались села, поселения, слободы. Часть пришлых людей становилась казаками, чтобы защищать свои земли. Под защитой мирные жители могли спокойно заниматься земледелием, пахать, сеять, не опасаясь разрушительных нападений калмыков. Наверное, вы слышали, что существовала Колывано-Кузнецкая оборонительная линия, которая защищала алтайские заводы и рудники от набегов. Отношения России с Джунгарией были нестабильными, по принципу шаткого мира. Кстати, что интересно, сами степняки к государственным крепостям относились с уважением - обходили их стороной. Но вот "мужицкие" слободы считали незазорным и немного "потревожить". К числу таких мужицких владений они относили и предприятия заводчика Демидова).

Вернемся к Маралихе. Деревня возникла в 1765 году. За 11 лет до этого  в низовьях речки Маралихи был построен форпост Казанской Богоматери. Это был третий форпост в составе Колывано-Кузнецкой линии на территории нынешнего Краснощековского района. Но первоначальное место укрепления было выбрано неудачно. Вешние воды постоянно подтопляли казармы драгун. И было решено перенести форпост к месту впадения Маралихи в реку Чарыш. А поскольку в то время крестьяне старались селиться вблизи крепостных сооружений, так как чувствовали себя увереннее под их защитой, то вполне закономерно, что через несколько лет возле форпоста возникла деревня Маралиха, которая существует и в наши дни.

( Что стало со старой крепостью? )